В общем-то, понятно, что она хотела сказать: мы заблудились.
— Сама знаешь, что уж теперь, — сказала я, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.
Вялые, обвисшие переметные сумы болтались у меня за коленками: для нас вода еще была, для лошадей — уже нет.
Я с умным видом приподнялась на стременах и внимательно оглядела горизонт. Не было ничего, ровным счетом ничего, за что мог бы зацепиться глаз. И только воздух кругом, само пространство было густым, таким плотным, что приходилось через него продираться, даже просто вскидывая ко лбу руку, чтобы вытереть пот.
— Тебе не кажется, что мы вовсе не в пустоте? — решила поинтересоваться я у Дашки. — Как будто кроме нас здесь еще много-много… всего. Просто мы этого не видим.
— Кажется, — охотно согласилась она. — Только я не могу понять чего.
Я надвинула панаму на самый нос и тронула коня вперед, прямо на ослепительное солнце, висящее в пустоте.
— Чем дольше я нахожусь здесь, тем больше мне кажется, что это… ну, то, что кругом, здесь… что это — время. У нас на севере — лес. Трава, кустарники, деревья. Они поглощают время, они им питаются, вбирают его в себя, формируя свои годовые кольца. А здесь нет ничего живого. И время остается невостребованным. Оно бесконечно наслаивается пластами, если так можно выразиться, друг на друга. Минута на минуту, час на час, год на год, век на век…
Дашка ехала со мной стремя в стремя, как будто прижималась ко мне в испуге. Или это я приписывала ей свое состояние? Чем больше я говорила, тем все больше пугалась сама.
Я посмотрела на Дашку.
— Как будто все эпохи, все великие народы никуда не ушли отсюда, как будто все битвы происходят здесь разом и прямо сейчас, — она с трудом выговорила это и побледнела.
Мы одновременно в ужасе обернулись, как будто сзади в нас могла прилететь стрела.
— Как будто стоит пришпорить коня, чтобы он сделал прыжок и…
И я в ужасе вцепилась в подругу, вдруг поверив, что она действительно собралась отправиться куда-нибудь во времена Чингисхана из школьного учебника по истории.
— Напугала! — Дашка вырвала руку. — Ты что так неожиданно вцепляешься?! У меня волосы дыбом встали. Везде, — нервно рассмеялась она.
Я хотела что-то ответить, как…
Прямо верхом я оказалась в толпе монахов в ярких красно-желтых дээлах[9], которые были напуганы моим появлением не меньше, чем я сама, и в ужасе кинулись в разные стороны. Испуганный конь прыгнул что есть силы в сторону. Закрутились блестящие “колеса Мани” — буддийские молитвенные барабаны…
— Маша! — раздался откуда-то с небес приглушенный, но такой знакомый голос, и…
Я снова была рядом с Дашкой. В седле. В пустоте. С выпрыгивающим из груди сердцем.
Но не успела я ничего сказать, как мимо нас…
Проскакал всадник. И крикнул:
— За мной!
По-русски.
Мы, не понимая совершенно, что происходит, помчались следом. Напряжение, скопившиеся за последние дни, страх, беспомощность, отчаяние и надежда гнали нас вперед. Куда? За кем? Мне казалось, что еще секунда, и я наконец все пойму, все и сразу…
И тут я вдруг понял, что я — женщина.
Продолжая нестись вперед на уже неуправляемом коне, я в ужасе, бросив поводья, вцепился в собственные крепкие груди — не меньше, чем четвертого размера.
На меня — обалдевшего, с выпученными глазами и отчаянно хватающегося за грудь — с удивлением смотрела скакавшая рядом неизвестная мне девушка.
— Бретелька порвалась? — участливо спросила она.
— Би чамдт хаэртай[10]! — прогремело у меня в ушах. Знакомым голосом бабы Лены.
Я, Антон Непомнящий, очнулся в мокрой траве на берегу северной реки Поной и, не разбирая дороги, на четвереньках пополз в туман. К тому, что во сне — в другой жизни? — другом измерении? — меня звали Миша, я почти привык, но Маша — это уже был перебор.
И тут я наткнулся на почти новенькую, целенькую байдарку с палаткой, спальными мешками, провизией, котелком и прочим нехитрым скарбом путешественников. Я приник всем телом, щекой к шершавому боку байдарки:
— Би чамдт хаэртай, сёй, сёй, мать твою за ногу! — и заплакал.
Автоматически я нашарил среди пожитков в байдарке белую пластиковую пятилитровую почти, но еще не совсем пустую канистру. Из горлышка смачно пахнуло парами этилового спирта. Я щедро налил его в лежавшую рядом алюминиевую кружку, разбавил водой Поноя и выпил. Закусив сделанным по ГОСТу “Завтраком туриста”. А потом нечеловеческими усилиями вытолкал — один! — байдарку в реку.
— Мать моя женщина, праудедки, Катька, хариусы — Господи! — вывези меня в Чальмны Варэ! — взмолился я, лег на дно байдарки, головой на нежно-голубой спальник, сложил руки на груди и закрыл глаза.
Течение понесло меня.
Бух-бух-бух-бух — болталось на ниточке и отсчитывало ритм разогнанное алкоголем сердце. Мне виделись какие-то страшные старухи с обвисшими до пояса грудями, тянущие ко мне руки, хватающие меня. Мне казалось, что я — Картограф, Хранитель карты — миллионы лет сижу где-то глубоко под землей и постоянно рисую, черчу, размечаю на бумаге города и деревни, горы и океаны, дороги и болота, бывшие и будущие, красивые и безобразные, хорошие и плохие… А если я вдруг останавливаюсь, обессиленно опуская руки с кровавыми мозолями на пальцах, то гадкие старухи хватают меня своими мертвыми, холодными пальцами за пятки, и я в ужасе начинаю снова рисовать карты, тем самым спасая Россию…
Я очнулся в холодном поту и с мокрыми, заледеневшими ногами. В висках пульсировал страх перед женщинами, который до этого я успешно скрывал сам от себя.
Я подскочил в ужасе и снова на автомате нащупал спасительную канистру.
Байдарка мягко покачивалась, уткнувшись носом в заросший подтопленный берег. На берегу по пояс в траве стояли разоренные временем, пустые, почерневшие избы.
А прямо перед байдаркой в землю были воткнуты два шеста, на которых крепились вывески следующего содержания. На первой, верхней, сколоченной из досок, углем было накарябано: “Добро пожаловать!” Нижняя же сообщала: “Посторонним В”.
После второй кружки разведенного спирта я решил, что “посторонним В” не являюсь, а потому верхняя надпись относится именно ко мне. Проверил в карманах паспорт гражданина Российской Федерации, карту и деньги, прихватил канистру и кружку, выбрался из байдарки и уверенно направился вперед. Благо в траве кем-то была заботливо выкошена тропинка, которая, чуть попетляв между избами, вывела меня к дальней из них. В ней горел в окошке свет, а над дверями также углем было выведено: “Межевой терминал”. Дверь была закрыта, но вверху двери была маленькая дырочка, через которую с той стороны выходила веревочка, шла вниз и крепилась аккуратным бантиком к дверной ручке. Спирт произвел свое волшебное действие, изменив и меня, и мир. Я с умилением посмотрел на веревочку и даже немного прослезился. А потом дернул за нее. Дверка и открылась.
В сенях, впрочем, я решил все-таки постучаться.
— Входи! — откликнулись из горницы.
Я вошел.
На меня пахнуло теплом, влагой, лесом, грибами и травами. И только тут я понял, как нечеловечески устал за последние дни, как проголодался и замерз.
— Садись. Есть будешь? — спросила, выходя из дальней комнаты, женщина.
Я вздрогнул.
Незнакомка была невысокого роста, с распущенными светлыми волосами, в каком-то народном костюме-платье, в цветастой шерстяной кофте поверх и в валенках на босу ногу. Ей можно было дать как двадцать, так и все сорок лет. И внешность у нее была характерная: так, в моем понимании, и должны были выглядеть лопарки. Или карелки. Или вепсы? Одним словом, настоящие северные женщины. Ни костяной ноги, ни горба у нее не было, а потому я спокойно уселся на предложенную мне скамью у стола и вытянул ноги.
— Буду.
Передо мной тут же организовался котелок с картошкой, тарелка с кусками сочного рыбьего мяса, по-деревенски нарезанные куски хлеба.
— Надень! — хозяйка протянула мне толстые шерстяные носки и валенки.
Я переобулся.
Позже, сытый и с теплыми ногами, я снова обрел способность мыслить критически.
— А вы, простите, кто? — строго спросил я.
— Наташа, — немного кокетливо представилась хозяйка и спокойно уселась за стол напротив меня.
От нее веяло такой непоколебимой силой и уверенностью в себе, какую я встречал в людях лишь однажды, когда брал интервью у российского долларового миллиардера, разбогатевшего после того, как расставил дома всю мебель по фэн-шую. Я тут же почувствовал собственное ничтожество. Но Наташа ласково накрыла мою руку своей, и я вдруг ощутил себя сильным и значимым.
— Я ждала тебя, — сказала она.
— Это и есть терминал? — спросил я, недоверчиво оглядываясь по сторонам.
